Размышления вольного социолога (sapojnik) wrote,
Размышления вольного социолога
sapojnik

Categories:

Еврейский вопрос

Писатель Александр Мелихов (один из самых известных и титулованных в России на сегодня, лауреат кучи литературных премий) у себя в ФБ написал огромную статью по данной теме - которая, я смотрю, дико актуальна для многих читателей. Мелихов без всякого стеснения, с любопытством истого энтомолога, проходится сапожищами по всем болевым точкам израненной души антисемита - и уже этим заслуживает аплодисментов.

"Солженицын не убоялся и еврейского вопроса («Двести лет вместе (1795 – 1995)». Пробежимся хотя бы по первой части.
«Смею ожидать, что книга не будет встречена гневом крайних и непримиримых, а наоборот, сослужит взаимному согласию», — что-то очень знакомая интонация… Ах да — примерно этим же слогом писал взбешенному Белинскому о своих «Выбранных местах» Николай Васильевич Гоголь: «В книге моей зародыш примирения всеобщего, а не раздора». Привести к согласию не только крайних и непримиримых, но даже и тех, кто спокойно и твердо убежден в своей правоте, невозможно ничем.
Это только взрослые и скучные люди понимают, что агрессия — всегда реакция на угрозу: наши враги всегда ненавидят нас за то, что мы представляем опасность для их покоя, имущества, самооценки, для их надежд либо иллюзий — словом, ненавидят всегда за дело. Враг испыывает ненависть ко мне не потому, что является агентом Зла, а потому, что я каким-то образом мешаю ему своей активностью или пассивностью, своим умом или глупостью, раздражительностью или кротостью, скупостью или щедростью, богатством или бедностью, но чем-нибудь да мешаю.


Боевое острие, «каленый клин» конфликтующих лагерей обычно составляют бесхитростные младенцы, для которых всякий, кто не кричит вместе с нами простодушное «Долой!» и «Мерзавцы!», есть вражеский лазутчик. Но Высочайший указ 1791 года «О недозволении евреям записываться в купечество внутренних губерний» и мною был прочитан со злободневным интересом, — точнее, комментарии к нему. Прежде я как-то не задумывался, что в России «все торгово-промышленное сословие (купцы и мещане) не пользовалось свободой передвижения, было прикреплено к месту приписки (чтобы отъездом своим не понижать платежеспособность своих городских обществ)». А потому, сообщает Еврейская энциклопедия 1906 – 1913 гг., этим указом «было положено начало черты оседлости, хотя и не преднамеренно». «По обстоятельствам того времени, — разъясняет энциклопедия, — этот указ не заключал в себе ничего такого, что ставило бы евреев в этом отношении в менее благоприятное положение сравнительно с христианами». Более того, «пред евреями были открыты новые области, в которые по общему правилу нельзя было переселяться» — губернии осваиваемой Новороссии. «Центр тяжести указа 1791 г. не в том, — подытоживает энциклопедия, — что то были евреи, а в том, что то были торговые люди».
Я никогда и ничего не слышал и о почти столетних усилиях рос-сийского правительства «посадить евреев на землю»: тот факт, что евреям запрещалось земледелие, ощущался мною без тени сомнения. Но стоило задуматься, в чем состояли реальные интересы конфликтующих сторон, ищущих пользы для себя, а не бескорыстного ущерба для другого, — как история, излагаемая Солженицыным, начинает представляться вполне естественной. Вот возникло вынужденное сожительство двух народов, один из которых более или менее привычен к финансовым операциям, а другой привычен только к хлебопашеству, один уже освоил алкогольный бизнес, а другой в значительной своей части еще не освоил контроль алкогольного потребления… И все это в условиях чрезвычайной скученности на территории, где с трудом могло прокормиться и коренное население…
Но если бы даже господь вовсе очистил Россию от евреев, их функции все равно взяли бы на себя наиболее подготовленные лица русской национальности (что и подтверждает, в частности, уровень потребления алкоголя во внутренних губерниях). Этих «лиц», конечно, тоже недолюбливали бы, но социальное расслоение, совпав с расслоением национальным, становится стократно более опасным.
Предотвращать подобные взрывоопасные ситуации — прямая обязанность любого правительства. Вот только осуществимое ли это дело? А если да, то какими средствами? Правительство стремилось стандартизировать население для выполнения стандартных государственных функций. Но для любого национального организма, спаянного религией, преданиями, социальной структурой, образом жизни, языком и т.д., и т.д., было более чем естественно противиться любым мерам, ведущим к его растворению. В ту пору и титульная нация отнюдь не упивалась ме-дом и млеком, а ступить на крестьянскую стезю, не имея ни опыта, ни желания, которые не могут возникнуть даже из самых щедрых льгот и ссуд… Правительство тоже находило евреев «заслуживающими снисхождения», но утопического своего замысла не покидало — тем более что «образовалось среди колонистов сколько-то и зажиточных земледельцев, успешно занимавшихся своим хозяйством».
Вместе с тем, Солженицын обильно цитирует многолетние инспекционные донесения о нерадивостях и мошенничествах еврейских колонистов и несопоставимо меньше говорит о мошенничествах, нерадивостях и «малых организационных способностях» русской администрации. И хотя цель автора — доказать, что царское правительство ограничивало, но не преследовало евреев — формально оказывается вроде бы достигнутой, однако упомянутая пропорция дает повод упрекнуть его в подыгрывании русской стороне. (Тем более что он почти не говорит и о еврейских ремесленниках, а все больше о шинкарях.)
Подозреваю, что не только опасения перед «прорывом» еврейской активности, как представляется Солженицыну, «питали оградительные меры российского правительства» (с.121), но еще и архаические представления о том, что такое труд. Похоже, правительство страшилось не только усиления еврейского экономического влияния, но и вообще усиления торгово-финансового фактора, или, выражаясь по-простому, либерализации экономических отношений: либерализация и впрямь грозила расшатать государственную машину, управлявшуюся в основном внеэкономическими рычагами. Ну а что концентрация капиталов в частных руках, необходимая для реализации крупных проектов, на первых порах и впрямь вызывает пугающую имущественную дифференциацию, — этот факт страшил не только «государственников», но и «народников».
Добрейший Глеб Успенский тоже цитируется Солженицыным: «Все вытерпел народ — и татарщину, и неметчину, а стал его жид донимать рублем — не вытерпел!», «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками» (с.193). Глеб Успенский в своих очерках с почти научной обстоятельностью продемонстрировал, сколь сокрушительно коммерциализация имущественных отношений ударяет по самым основам крестьянского мироощущения — по убеждению, что лишь то добро праведно, которое нажито своими руками.
Глеб Успенский был убежден, что тогдашнему крестьянскому миру недостает только «правды», взаимопомощи, а вот западный мир наверняка обречен на скорую гибель, поскольку там можно наживаться на перепродаже бумаг, в то время как рядом умирают с голоду. Но вот на бумагах в западном мире все наживаются и наживаются, а с голоду уже давно никто не умирает. Вернер Зомбарт изучил множество купеческих жалоб на «нечестную» еврейскую конкуренцию и обнаружил, что нечестность эта заключалась всего лишь в использовании современных методов торговли — в готовности снижать цены, доставлять товар к потребителю, рекламировать…
Эта история повторялась в самых разных странах: к подступающей либерализации, модернизации оказывались лучше подготовлены какие-то национальные либо конфессиональные меньшинства — такими «евреями» могли оказаться китайцы, шотландцы, протестанты, но если они не слишком разительно отличались от основного населения, их «прогрессивная деятельность», разрушающая прежний порядок, еще могла сойти им с рук, в противном же случае… Китайские погромы в Индонезии, похоже, затмевали даже еврейские погромы в России.
Однако, если волне народного гнева не удавалось остановить модернизацию, то в конце концов шустрое меньшинство более или менее растворялось в поднаторевшем большинстве. Хотя тот же Зомбарт предостерегал евреев от очень уж успешных карьер в германской науке, юриспруденции, управлении, бизнесе: Зомбарт прямо говорил, что евреи умнее и энергичнее «нас», немцев, и занимают свои места абсо-лютно заслуженно. И тем не менее… Господствующая нация, намекал он, с таким положением мириться не будет. И не смирилась…
Но — неужели же одаренный и энергичный молодой человек при современных индивидуалистических представлениях о правах личности откажется от профессорского или директорского поста только потому, что это еще на одну тысячную повысит градус антиеврейского раздражения? Благополучный выход отсюда возможен только один: нация-гегемон овладевает всеми «еврейскими» навыками, и тогда еврейское участие в престижных сферах само собой укладывается в какую-то «естественную» (перестающую раздражать) процентную норму.
Относительно этой самой процентной нормы Солженицын задает рискованный вопрос (ст.272): «А — возможно ли было найти путь плавного, безвзрывного решения этой сильной и вдруг возросшей еврейской потребности в образовании? При все еще неразбуженности, неразвитости широкого коренного населения — каким путем можно было бы это осуществить, без ущерба и для русского развития, и для еврейского?». Но итог подводит без околичностей (с.277): «Процентная норма не ограничила жажду евреев к образованию. Не подняла она и уровень образования среди нееврейских народностей Империи, — а вот у еврейской молодежи вызывала горечь и ожесточение. И несмотря на эту притеснительную меру еврейская молодежь все равно вырастала в ведущую ин-теллигенцию».
Конечно, лучше было бы не ограничивать евреев, а «разбуживать» и развивать прочие народности… Но такие советы неизмеримо легче давать, чем выполнять.
«Хотя уж тогда выяснилась и не оспаривалась несомненная стихийность погромной волны и никак не была доказана причастность к ней властей, а напротив — революционных народников, однако не простили этих погромов именно русскому правительству — и уже никогда впредь. И хотя погромы происходили в основном от населения украинского — их не простили и навсегда связали с именем русским» (с.207).
Еще раз убеждаешься — фантомы в истории играют неизмеримо более значительную роль, чем факты. Конфликт реальных интересов способен вызвать лишь взаимное раздражение, святую же ненависть возбуждают только коллективные фантомы — Еврей, Буржуй… Но если, будучи уже совсем взрослым и даже немножко старым, впервые в жизни задумаешься: а в интересах ли правительства было устраивать погромы (обнаруживая в этом единственном случае поразительную согласованность всех частей и герметическую конспирацию)? И сразу же видишь, что нет: резко ухудшается международное, финансовое положение; еврейская молодежь не то что не оказывает признаков запуганности, но, напротив, как констатировал С.Ю.Витте, вместо «зоологической трусо-сти» наливается неустрашимостью; простонародье обретает опасную привычку к массовым беспорядкам…
Можно сказать, что национальная вражда — в ее самом опасном, бескорыстном аспекте — проистекает из нашей детской готовности жить выдумками, из доверчивости к слухам, преданиям и к бескорыстию в зле наших врагов. Поэтому, когда народы достаточно повзрослеют, они утратят и священную ненависть друг к другу — она сменится, самое большее, досадой против удачливого конкурента. Но есть серьезное подозрение, что, повзрослев, народы просто исчезнут. Ибо их создает и хранит именно готовность жить выдумками и преданиями, а не более или менее проверяемыми фактами и материальными выгодами.
«Трудность сближения и была та, — сетует Солженицын, — что этим блистательным адвокатам, профессорам и врачам — как было не иметь преимущественных глубинных еврейских симпатий? Могли ли они чувствовать себя вполне русскими по духу? Из этого же истекал более сложный вопрос: могли ли интересы государственной России в полном объеме и глубине — стать для них сердечно близки?»
«Сложный вопрос» — подумаешь, бином Ньютона! Да разумеется же, нет. Несовпадение фантомов неизбежно ведет и к несовпадению целей. Но в данном случае — не к антагонистическому: это могло быть всего лишь различием приоритетов внутри общей программы. Больше того, при отправлении подавляющего большинства общественных функций и вообще требуется не больше государственного патриотизма, чем для повседневной деятельности сантехника — для них вполне довольно простой добропорядочности и профессионализма. И даже равнодушие евреев к международному престижу России в принципе могло послужить ей на пользу — в качестве тормоза против военных авантюр: тех ужасов, в которые ввергло Россию патриотическое правительство, не могло бы измыслить наичернейшее антирусское воображение — Солженицын тоже называет Первую Мировую Войну «самым неосмысленным безумием XX века», раскрученным «без всякой ясной причины и цели» (с.476). Поэтому ниоткуда не следует, что космополитический рационализм опаснее бурного патриотизма: именно страсть, а не расчетливость порождает наиболее губительные безумства. Оскорбленная любовь к родине была мощнейшими дрожжами гитлеризма… И много ли она принесла Германии?
Если бы не война, даже прямые враги русского народа, сколько бы их ни набралось, ничем серьезным не могли бы ему повредить: физически для русских внутри страны всегда были и будут опасны только русские. Убийство Столыпина, пожалуй, было единственным терактом исторического масштаба, но ведь Столыпин уже и до того был отвергнут «придворной камарильей»? Убийства же отдельных сановников лишь способствовали консолидации консервативных сил. Зато «прогрессивная общественность» террористам аплодировала, а евреи лишь присоединялись к уже существующим фантомам. Возможно и даже скорее всего — с большей страстью и меньшим внутренним противодействием, однако и без них утопические революционные призраки не просто бродили, но прямо-таки маршировали по образованной России с пятидесятых годов. Перечитайте так называемых революционных демократов — всюду увидите младенческую убежденность, что они всего только несут в нелепую страну некое разумное до очевидности слово науки, в просвещенном мире уже сделавшееся общим местом.
В этой младенческой убежденности и жила либеральная верхушка — в убежденности, что ей отлично известно, «как надо», и если бы не бездарность и эгоизм царской администрации... Прибавление щепотки даже самых остервенелых евреев к этой горстке русских умников не могло существенно изменить ситуацию -– пока не всколыхнулось и не остервенилось «народное море». Можно, конечно, доказывать, что именно еврейская соломинка, а не тысяча других сломала хребет российской государственности, но это аргументы уже для маргинальных антисемитов. Я же скажу больше: вступление евреев в либеральные и революционные ряды, возможно, укрепляло их меньше, чем ряды их противников, ибо вызывало недоверие масс к освободительному движению.
Совершенно неизвестно, кто причинил России больше зла — ее друзья или ее враги. Основы практической политики тоже таятся в сфере коллективных мнимостей — в представлениях о коллективных целях, интересах, методах, — и вот их-то, по мнению Солженицына, русские упустили из своих рук в еврейские.
В этом и заключается главный итог книги (с.475): «Сила их развития, напора, таланта вселилась в русское общественное сознание. Понятия о наших целях, о наших интересах, импульсы к нашим решениям — мы слили с их понятиями. Мы приняли их взгляд на нашу историю и на выходы из нее.
И понять это — важней, чем подсчитывать, какой процент евреев раскачивал Россию (раскачивали ее — мы все), делал революцию, или участвовал в большевицкой власти».
И все же возьму на себя смелость повторить, что евреи не создали ни одного из ведущих фантомов эпохи, а всегда только присоединялись. Даже к фантому России как дикого нелепого страшилища евреям было трудно что-либо прибавить — столь блистательно и эта работа уже была выполнена русскими. «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ!» — с такой силой выкресту не припечатать. Из Чаадаева можно выписывать страницами: и бурной-то поэтической юности у русского народа не было — одна сплошная тусклость, оживляемая лишь злодеяниями и смягчаемая только рабством, и идеалов-то долга, справедливости, права и порядка у русских нет — словом, чего ни хватишься, того и нет, а есть исключительно полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи (чаадаевская горечь несомненно продиктована именно таким равнодушием). И если даже взять славянофилов, ну, хоть Хомякова — и у него Россия «в судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна».
Хорошо, поэты, философы — народ крайностей, но реалистическая то проза как будто гонится за типическим? Вот вам Потугин из тургеневского «Дыма»: всюду нам нужен барин, у нас и гордость холопская, и самоотречение лакейское, Запад браним, а внутри лебезим, ни одного изобретения не внесли в Хрустальный дворец человечества, даже самовар и лапти откуда-то стянули… Это джентльмен. А вот самородки из бунинской «Деревни»: «Боже милосливый! Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А Шевченко? А Полежаев? Скажешь, — правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят»! «Вот ты и подумай: есть ли кто лютее нашего народа?» — за мелким воришкой весь обжорный ряд гонится, чтобы накормить его мылом, на пожар, на драку весь город бежит и желает только, чтоб забава подольше не кончалась; а как наслаждаются, когда кто-нибудь бьет жену смертным боем али мальчишку дерет как сидорову козу! Учат дураков для потехи рукоблудству, мажут невестам ворота дегтем, травят нищих собаками, для забавы голубей сшибают с крыш камнями… А историю почитаешь — волосы дыбом встанут! Брат на брата, сват на свата, вероломство да убийство, убийство да вероломство… И в былинах сплошной садизм — «выпускал черева на землю», и в песнях сплошной сволочизм — «вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе обрывок — удавися»… Вся Россия — дикая, нищая, злобная деревня, — это итоговый символ, а не частная зарисовка. Пашут тысячу лет, а пахать путем ни единая душа не умеет! Единственное свое дело не умеют делать! Не знают, когда в поле надо выезжать, когда надо сеять, когда косить, хлеба ни единая баба не умеет спечь, — ну, что худшего может выдумать самый лютый еврейский ворог?
За русскими самообвинениями чаще всего следуют какие-то «но» — «но я люблю — за что, не знаю сам», «умом Россию не понять», «в Россию можно только верить», — откуда же следует, что русские способны «принять» чужой взгляд на свою историю? Презрение чужаков к нашим фантомам обычно лишь обостряет нашу привязанность к ним — а заодно и отчуждение от их обличителей. Так что если даже признать самые неприязненные воззрения евреев на русскую историю и выходы из нее, то они очень даже могли не ослаблять, а укреплять русский патриотизм.
Да, в последние лет сто – сто тридцать евреи постоянно примыкали и выбивались на виднейшие места в разных «прогрессивных» течениях. И этим их усиливали — но одновременно и ослабляли, вызывая к ним недоверие в патриотической и консервативной (еще какой немалой!) части общества. И какая гирька — левая или правая — оказывалась весомее, установить, я думаю, никогда не удастся. Кроме того, историческое преступление умеренных русских «прогрессистов» заключалось вовсе не в том, что они мечтали о прогрессе, а в утрате чувства реальности: они не желали вглядеться, насколько хрупко здание, где они устраивали свой возвышенный балет. Поэтому решительно ничто не говорит о том, что «прогрессисты» приняли участие в разрушении здания, в котором жили, именно в угоду евреям — в угоду их целям, их интересам. Во-первых, евреям этого вовсе не требовалось (исключая щепотку маргиналов, которых знать никто не знал, покуда здание не рухнуло). А во-вторых, ни с реальной благотворительностью, когда возникала нужда, ни с реальным равенством, когда возникла возможность, «прогрессивная общественность» не спешила, предпочитая держать еврейское неравенство перед миром вечным обличением преступного царского режима (еще и удесятеряя его истинные прегрешения — ведь во имя Правды лгать не только дозволено, но и необходимо). Фантом, подчеркиваемый Солженицыным — «прогрессивно то, что протестует против угнетения евреев, и реакционно все остальное» (с.460) — для либералов вовсе не был самым могучим стимулом к борьбе, а, подозреваю, у всей «прогрессивной общественности» стоял на 81-м месте, но только Толстой с его ненавистью к лицемерию решился в этом признаться (с.461).
«Сочувствие к евреям превратилось почти в такую же императивную формулу, как “Бог, Царь и Отечество”», — цитирует Солженицын известного израильского публициста Александра Воронеля (с.464), называя его объективным и прозорливым; но следует ли из этой императивности, что либералы ей следовали более искренне и самоотверженно, чем служили Богу, Царю и Отечеству консерваторы? Где примеры — не деклараций, а реальных, серьезных политических жертв русского либерализма еврейскому равенству?
Но если Солженицын, на мой взгляд, преувеличивает важность еврейского влияния на русские умы, то выводы, к которым, мне кажется, подводит его книга, достойны самого серьезного отношения. Рискну сформулировать их в виде трех посланий.
Послание к евреям
Не стоит слишком уж открыто презирать чужие фантомы — это озлобляет их почитателей, а вам не приносит ни малейшей пользы.
Послание к русским
Берегите собственные святыни, вместо вас этого не будет делать никто. Прежде всего потому, что они в глазах посторонних и не могут иметь никакой ценности.
Послание ко всем
В борьбе за свои права внутри государства опасайтесь обрушить его на свои головы. И помните, что невозможно нанести ущерб правительству, не нанося ущерб стране.
Не знаю, согласится ли под этими посланиями поставить свою подпись сам Солженицын, но я понял его именно так
(АЛЕКСАНДР МЕЛИХОВ).
Subscribe

  • Разговор Трампа с Путиным

    С Россией в кои-то веки поговорили без презрения Вот уже сутки вся Россия писает кипятком по поводу того, что Путин удостоился высочайшей…

  • Московское искривление пространства

    Я тут впервые на себе ощутил какую-то мистику. Все-таки догадывался я, что Собянин своим остервенением, с каким он роет метро во все стороны,…

  • Трамп будет на Красной площади?!

    Похоже, что бойня на российско-украинском фронте стремительно движется к передышке – Трамп решительно взялся за дело и ведет все к тому, что он…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 124 comments
Previous
← Ctrl ← Alt
Next
Ctrl → Alt →
Previous
← Ctrl ← Alt
Next
Ctrl → Alt →

  • Разговор Трампа с Путиным

    С Россией в кои-то веки поговорили без презрения Вот уже сутки вся Россия писает кипятком по поводу того, что Путин удостоился высочайшей…

  • Московское искривление пространства

    Я тут впервые на себе ощутил какую-то мистику. Все-таки догадывался я, что Собянин своим остервенением, с каким он роет метро во все стороны,…

  • Трамп будет на Красной площади?!

    Похоже, что бойня на российско-украинском фронте стремительно движется к передышке – Трамп решительно взялся за дело и ведет все к тому, что он…